Угрюмый парень с дорожной сумкой приходит в неуютный интернат, где он с этого дня будет жить. Вернее — выживать. Зарабатывать уважение, воровать, сутенерствовать, калечить, влюбляться и мучиться, пытаясь приноровиться к местным нравам. Его имя — Сергей — мы узнаем из финальных титров, потому что на протяжении фильма оно никому не понадобится: все герои истории глухие, объясняются жестами и мычанием, громкие звуки издают лишь в крайних случаях. Когда эти крайние случаи возникнут, зритель, скорее всего, с удивлением обнаружит, насколько сильно успел погрузиться в полную стуков, шагов и сторонних шумов партитуру фильма: крик, резкий удар или хруст кости в мире, свободном от постоянного трепа, звучат по-настоящему страшно.
Камера с ледяной настойчивостью показывает длинные планы, заставляя вглядываться то в дворовую драку, похожую на изломанный балет, то в отблески забитой нежности, прорывающиеся сквозь неловкий, настырный подростковый секс на бетонном полу, то в серьезных девочек-проституток, ждущих своей очереди у визового центра, чтобы отправиться к заграничным клиентам, навстречу единственной возможной мечте. Удивительным образом в этом нет спекулятивности. Автор не приближается к героям, иногда даже остается вне помещений, в которых суетятся люди и делаются дела: не бог, не сыщик, но внимательный хроникер, которому — это чувствуется — трудно оставаться безучастным, но он все же остается.
Полнометражный дебют украинца Мирослава Слабошпицкого, где все роли играют непрофессиональные глухие актеры, с редкой уверенностью избегает запрятанных в нем ловушек: он сделан в скандальное время, в скандальном контексте, на скандальную тему, но ни одна из этих особенностей его не определяет и не исчерпывает. Жестокое кино про инвалидов, снятое по соседству с Майданом, получившее десятки призов и широкий мировой прокат, но не выдвинутое от страны на "Оскар", не превращается в боевую листовку и не обмирает синопсисом в фестивальном каталоге. Оно живое — оно ранит и болит.
На каннской премьере, куда группа приехала почти в полном составе, Слабошпицкий перед началом сеанса показал жест, которым глухие пользуются вместо аплодисментов: он похож на детский танец "фонарики", ладони с полусогнутыми пальцами поднимают над головой и крутят ими туда-сюда. Когда зажегся свет, сотни рук поднялись вверх в абсолютной тишине. Не шуметь — непривычное чувство. Кричать мы давно уже научились, а "Племя" предлагает молча смотреть в упор, не отрывая глаз. На грязь, на смерть — и учиться различать в них надежду.
Наиля Гольман
Источник: Коммерсант.ru