Российский научный центр радиологии и хирургических технологий в Санкт-Петербурге переживает второе рождение. Создание этого института приветствовал еще сам Вильгельм Конрад Рентген, а сегодня он превратился в современный многопрофильный центр, в который больные едут со всей России и из-за рубежа. С директором центра академиком РАМН Анатолием Грановым беседует обозреватель "Известий".
Анатолий Михайлович, ваш хорошо знакомый институт превратился в огромную строительную площадку. Что строим?
Новый семиэтажный корпус, который позволит существенно увеличить поток больных и расширить научные исследования. В него мы переведем все лучевые отделения, а в освободившиеся помещения переместим и расширим хирургические. Все здания соединят крытые переходы.
Вы намерены создать настоящий музей своего института, активно собираете исторические документы, раритеты.
Да, и много чего открыли. Например, выяснилось, что первым директором института был не профессор Михаил Исаевич Неменов, а академик Абрам Федорович Иоффе, основатель Физтеха, который пришел сюда в 1918 году, а перед этим работал ассистентом у самого Рентгена. Более того, Иоффе привлекал сюда способных физиков того времени, и одним из них был Петр Капица. Рентген писал в Россию письма, восхищался тем, что создан первый в мире институт, изучающий основанную им науку, а у него в Мюнхене всего лишь лаборатория. А вот, смотрите, собственноручная подпись "Мария Кюри" - у нас 37 подписанных ею сертификатов, с которыми она присылала в институт препараты радия в деревянных ящичках.
Старейший рентгенорадиологический институт превратился в современный научный центр - закономерная эволюция?
Сегодня подчас строят новые центры с нуля, но ведь такой центр - это не только здание и коллектив. Пройдут годы, пока там возникнут научные школы, будет накоплен опыт. В то же время у нас нередко бедствуют известные учреждения с историей. Я думаю, надо бы провести анализ и все те школы, что сохранили свою значимость, поднимать на новый уровень. Это важно и для медицинской практики, и для науки.
В тяжелые годы безденежья и от вас уехало много сотрудников. Как вам удалось сохранить основы коллектива?
За счет договорных работ мы продолжали фундаментальные исследования в генетике, радиогенетике, радиобиологии, биотехнологии, медицинской физике. И это позволило наладить целый ряд экспериментальных проектов, создавать новые препараты - подчас полностью на энтузиазме. Например, наш новый рентгеноконтрастный препарат, не имеющий аналогов в мире, никто не финансировал. Просто пациентка, химик по специальности, пришла с необычным предложением - а мы идею поддержали.
В вашем центре уникальное сочетание лучевой диагностики, лучевой терапии и хирургических методов лечения. Знаю, что вы - обладатели патентов США на новый метод лечения.
Да, это жировая химиоэмболизация опухолей внутренних органов: печени, поджелудочной железы. Через катетер под лучевым контролем наполняем кровеносные сосуды, питающие раковый узел, масляным контрастным веществом с растворенным в нем химиопрепаратом. Лекарство убивает раковые клетки, окружает зону роста опухоли. Одновременно происходит и механическая ишемия, то есть попросту "удушение" опухоли - ей не хватает кровоснабжения. Наша методика продляет жизнь раковых больных, которым нельзя выполнить "большую" операцию.
Расскажите, как вам удается лечить больных, у которых одновременно выявляется цирроз и рак печени?
Тут "в одном флаконе" применяем интервенционную радиологию и пересадку. Поступает больной с циррозом печени. А при обследовании находим в ней еще и раковый узел. Дождется ли он донорской печени или нет - неизвестно. В этом случае "закупориваем" сосуд, подходящий к узлу. Так увеличиваем его шансы дождаться донорской печени. А когда удаляем собственную печень, видим: раковый узел в ней полностью некротизировался. Будем развивать это направление, выполнять трансплантацию и других органов.
Ваша хирургия не ограничивается только онкологией...
Мы ведь обладаем и другими уникальными методами лабораторной диагностики. Скажем, ядерной кардиологии: получаем изображение сосудов сердца, не вводя в него зонд. Прямо на мониторе компьютера сосуды можно "вывести" из сердца, рассмотреть под любым углом и с любого ракурса и даже посчитать, сколько в каждом из них кальция, осевшего на стенки, и где именно в сосуде есть сужения-стенозы. А позитронно-эмиссионная томография позволяет еще и на микромолекулярном уровне выяснить, какой участок сердечной мышцы можно восстановить, если провести к нему искусственный сосуд-шунт, а какой нет. Есть еще и гамма-камера, дополняющая эти сведения. И только после этого можно принимать решение об объеме и характере операции. Эти же методы позволяют оценить результаты лечения. Через сосуды оперируем и аневризму брюшной аорты - вводим в нее специальный протез, и больному не грозит внезапная смерть от ее разрыва.
Многие считают лучевые методы лечения слишком вредными - погибают не только раковые клетки, но и здоровые.
У нас в центре разработаны методы конформного облучения - когда лучевое воздействие оказывается прицельно и точно по форме опухоли. Это переносится намного легче, и результаты лечения лучше.
А идут ли эти новые методы диагностики и лечения в другие медучреждения? Или так лечиться можно только у вас?
Многие методы мы передаем в практику, обучаем врачей из других регионов. В больших городах многие их уже освоили. Я уверен, что сегодня для усовершенствования врачей нужно создавать курсы или кафедры на базе лучших научных центров. Которые должны получать статус базы переподготовки врачей. Конечно, необходимо создавать на периферии и новые центры, но так, чтобы существующие их курировали, оказывали методическую помощь. Тогда система будет взаимосвязана, а стандарты лечения везде одинаковы.
Сейчас в науке возник разрыв между старшим поколением ученых и молодым - среднее по большей части работает за рубежом, молодежь идет в науку не так охотно, как прежде. Что можно сделать?
Порой выпускник медвуза стремится в науку, но если у него нет средств, он не может поступать в аспирантуру - стипендии маленькие. Я уверен, что научные центры должны отбирать себе аспирантов из самых способных и сами платить им стипендию. И не полторы тысячи рублей, а 10 тысяч! С госстипендией это будет уже 11,5. И мы уже так делаем, создали специальный фонд - сейчас у нас три "своих" аспиранта.
Но если есть семья, то и на 11 тысяч не разгуляешься!
А надо разрешить им еще и работать в качестве среднего медицинского персонала. Это же будет прекрасный персонал - образованный, грамотный. Опыта наберутся у постели больного, да еще за месяц по 5-6 тысяч заработают, а это уже 17 тысяч. Уверен, что это единственно правильный путь подготовки молодых ученых.
Откуда же вы средства нашли в такой фонд?
Вылеченные пациенты нередко делают спонсорские взносы. Мы решили отдать их на подготовку молодых ученых: железки проржавеют, а молодежь - это лучший капитал. Я уверен, что и на должности заведующих отделениями и лабораториями нужно объявлять открытый конкурс, как на Западе, раз в пять лет. Я, помню, сначала удивился, когда руководитель центра трансплантации Каролинского института в Стокгольме потерпел поражение в подобном конкурсе. Но на самом деле это правильно. Я собираю своих завотделениями и говорю: идите в вузы, ищите себе будущих преемников. А если неспособны, то вы не руководитель, отправляйтесь на практическую работу.
А вам-то зачем все это надо? Вы руководите прославленным центром, про вас даже премьер-министр недавно говорил самые лестные слова. Другой бы сел, ручки сложил и почивал на лаврах, а вы печетесь о преемниках...
Ну, тогда надо в садочке цветочки выращивать, а не наукой заниматься. Есть такое понятие - азарт. Если он возник в молодости, его уже не остановить.
Где прошла ваша молодость?
Мне повезло - я учился в мединституте в Донецке. Как раз возникло дело врачей, гоняли генетику. В то время директором туда попал фронтовик профессор Ганичкин, который принимал у себя всех изгнанных или бежавших из Москвы, Санкт-Петербурга. Гистологию нам преподавал профессор Сорбонны, биохимию - профессор Войнар, который первым стал изучать микроэлементы, анатомию - профессор Довгалло, закончивший физмат МГУ и Варшавский мединститут. Мы оперировали на сердце, у нас работал профессор Богуславский - второй профессор Бакулева, автор первой книжки по хирургии перикардита. Мы получили первоклассное образование.
От учителей и азарт?
Конечно! Ночью что-то влезет в голову: одну ночь не спишь, вторую, а потом встаешь - идешь к письменному столу, пытаешься творить.
В вашем центре в самые сложные годы был создан отечественный препарат-сурфактант для выхаживания недоношенных новорожденных, у которых не раскрываются легкие. Его стали производить?
Его производим не мы, а специально созданное предприятие. Но сейчас заказы идут и от Министерства здравоохранения, и от города. Он оказался эффективен не только в перинатологии, но и при лечении туберкулеза, ожогов бронхов и легких. Сейчас при осложнениях свиного гриппа его испытали - результаты тоже есть. Применяли его и при лечении пострадавших в клубе "Хромая лошадь", применяют в экстремальной медицине. К сожалению, есть и определенное противодействие - ведь наш препарат намного дешевле импортного, а это иногда мешает...
Центр развивается, становится по сути многопрофильным - не лишится он своей уникальности?
А как в Америке? Называется госпиталь - а это многопрофильная клиника с высокоразвитыми технологиями. И как быть больным? Например, если у человека опухоль плюс коронарная болезнь или другая сопутствующая патология. Он же не птичка - перелетать из одной клиники в другую. Такому больному сначала проводят шунтирование или стентирование, а потом радикально удаляют опухоль. Я считаю, что за созданием таких многопрофильных научно-клинических центров - будущее. Только ни в коем случае нельзя сливать хорошие институты с плохими - как раньше соединяли хороший колхоз с плохим, ставили во главе какого-нибудь перца, который ни в чем не разбирается, - и все пропадало. Сейчас как раз такой момент, когда в медицине все может встать на свои места.
Татьяна Батенёва
Источник: izvestia.ru