При повреждении слухового нерва, нервных клеток внутреннего уха развивается нейросенсорная тугоухость. Иногда можно услышать сенсоневральная тугоухость. Смысл слов «сенсоневральная» и «нейросенсорная» здесь один – и в переводе с латыни означает, что данный вид тугоухости связан с «чувствительными нервами».
Я стала терять слух спустя полгода года после черепно-мозговой травмы, будучи еще ребенком. Причиной была гематома, образовавшая в головном мозге. Она-то и вызвала повреждение тех самых нервов.
При повреждении слухового нерва, нервных клеток внутреннего уха развивается нейросенсорная тугоухость. Иногда можно услышать сенсоневральная тугоухость. Смысл слов «сенсоневральная» и «нейросенсорная» здесь один – и в переводе с латыни означает, что данный вид тугоухости связан с «чувствительными нервами».
Я стала терять слух спустя полгода года после черепно-мозговой травмы, будучи еще ребенком. Причиной была гематома, образовавшая в головном мозге. Она-то и вызвала повреждение тех самых нервов.
Сначала это было незаметно, преходяще. Потом ухудшение слуха стали замечать близкие. А однажды я поняла, что в голове у меня постоянно шумит. И, поскольку я еще помнила звуки, я всегда говорила, что это похоже на бесконечно проносящуюся под давлением воду в трубах – со свистом, шипением и отдаленным звоном. Потом слух стал снижаться просто катастрофически. Я оглохла практически за месяц и вслед за этим медленно, но противно стала ухудшаться речь. Все вместе это заняло около трех лет.
Инвалидность светила мне всеми траурными красками, но что-то остановило меня. Я просто встала в позу и сказала врачу, что инвалид – она сама. А я буду слышать. Откуда у четырнадцатилетней девчонки взялась эта решимость – до сих пор не пойму.
Еще на бесконечных аудиограммах, не столько по словам (я их и не слышала), сколько по поведению врачей и мамы, я поняла, что с будущим придется проститься. Лет с трех я видала себя врачом и только. А теперь передо мной закрывались все двери. Я уже знала, что группы слабослышащих есть в швейном ПТУ и при каком-то заводе оборонной сферы, где научат орудовать паяльником. Это было не мое.
И я смогла. Я выучилась – как и чего мне это стоило – отдельная история. Сколько было прочитано книг, сколько лекарств испробовано. Я просиживала в студенческой научной библиотеке сутками, приставала к профессорам и практикующим врачам. Моя работа над собой спасла меня. Нет, я не восстановила слух. Раскрою секрет: его и невозможно восстановить. На время – да, на немного – вполне. Но это будет не слух…это примерно как картина и ее репродукция. Пусть качественная, но все же - РЕпродуция.
Мне предлагали слуховой аппарат. Слабослышащие из тех еще времен (а может быть, и нынешние) знают этот заушный приборчик, якобы телесного цвета. Когда я надела его впервые (сколько сил затратили моя бедная мама и врач, заставляя его надеть), я была поражена двумя вещами. Первая – в мире, оказывается, очень много звуков. А я уже привыкла к тишине вокруг. Я забыла, что за окном могут звенеть трамваи, что птицы кричат, а прохожие на улице говорят громкими голосами. Звук шин и автомобильных гудков меня испугал. Второе, что меня поразило – так это страшная неестественность ворвавшихся звуков. Они были металлическими, многократно отдававшие эхом и здорово отличались от тех, что еще жили где-то глубоко в памяти.
Я НЕ ХОЧУ ЖИТЬ В ВАШЕМ МИРЕ! Мне хорошо в моем тихом мирке, где тебя не испугает внезапный свист. Где ничто из мира звуков не тревожит и не вызывает ассоциаций – грустных ли, веселых. И я буду жить так, что мало кто догадается о моей…нет, я не называла свое состояние болезнью или бедой. Я избегала и избегаю слова тугоухость, слабослышащая.
Многие вокруг не знают, что я другая. Все время меня смешит вид людей, когда я им сообщаю: «Пожалуйста, говорите чуть-чуть погромче. Я – другая, не как вы». Сначала на лице появляется испуг. Потом меня оглядывают сверху вниз – кто-то быстро, словно незаметно, кто-то медленно, с соответствующим выражением глаз (вот что они хотят разглядеть? Антенну? Зелененькую кожу?). Потом, видимо, когда уже «доходит», и оцепенение прошло, начинается концерт. Собеседник откашливается, набирает побольше воздуха – и, честное слово, ну нельзя же так орать!
Разговор переходит в крик. Слова становится невозможно разобрать вообще. От попыток избежать такого раздражающего потока децибел, начинает болеть голова и появляется этот противный шум в ухе – спазм сосудов не задерживается со своим появлением.
Приходится просить говорить потише. Снова непонимание – то одно, то другое. Повторяю «Погромче – но чуть-чуть. Когда вы говорите слишком громко, порог раздражения нервов понижается, и звуки превращаются в сплошной шум».
А еще…не надо говорить нарочито громко. Большинство слабослышащих и даже многие глухие прекрасно читают по губам, разбираются в мимике и жестах. И добросердечное, не спорю, желание собеседника облегчить нам жизнь выглядит немного обидным.
Другой неприятный момент: когда кто-то присоединяется к разговору, люди с нормальным слухом спешат предупредить нового собеседника: «Погромче говори, она глухая». И это произносится заговорщицким шепотом или в сторону. А зачем об этом предупреждать? Я, что, заразная? Или боятся, что я буду комплексовать по поводу своей «другости»? Во-первых, сказать я смогу сама. И не надо разглашать сведения обо мне и моей личной, все-таки, жизни. Во-вторых, если уж хочется сказать, с добрыми намерениями – скажите об этом нормальным голосом. Нормальным тоном. Этот факт широко известен: люди другие, с какими-то ограничениями возможностей, очень чувствительны к неестественности тона, поведения и других проявлений. И в- третьих – комплексы – это от слабости.
Кто ж позволит нам, другим, быть слабыми?